Костя чихнул. Еще раз, еще... И проснулся. Прочищенный чихом нос сразу учуял знакомый запах. План шабят! Анашку! Костя сел на койке, его слегка качнуло. Посмотрел время - часов не было. След белый был, а часы - ек.

- Сняли, - пробормотал Костя, озираясь вокруг. Вора видно не было. Был запах, запах хорошего ломового плана. Дурь чистой воды.

Костя встал, поплевал на ладони, - провел по гимнастерке и бриджам: липнет к хэбэ всякая парша, матрац драный, надо у молодых поменять. Потом опомнился: какой матрац? Завтра домой!

Что-то уж очень скоро напился он у Валерки на КПП. Программу "Время" хорошо помнит, "Братья Карамазовы" уже пошли затуманенные, а конец и вовсе смазался. Где цыгане начали петь, плясать. Только вот почему там цыгане? У Достоевского евреи Мите Карамазову играли перед арестом. Это Костя помнил точно. Еще удивлялся, когда читал...

Казарма храпела.

Запах плана шел из Богданова угла, пробиваясь сквозь казарменную вонь. А перешибить ее нелегко: две с лишним сотни сапог и, соответственно, портянок.

Костя достал сигарету и долго прикуривал в надежде, что Женька заметит.

И тот заметил, свистнул тихонько: - Ко-отик!..

Плановые были в сборе. Женька, Миша Попов, Коля Белошицкий, Эдик Штайц и незнакомый парень в накинутом бушлате. Надвинутая фуражка закрывала его лицо. Парень сидел возле Женьки. На тумбочке в консервной банкe горела свечка.

- Сколько времени, Котик? - улыбнулся Женька и протянул Косте часы. - Снимать надо на ночь. Не дома. Когда отвальную?

- Перед поездом. - Костя застегнул часы.

- Ты фосфор-то стери с циферблата, - посоветовал Коля Белошицкий. - Вредно для здоровья.

- Богдан, - простонал Миша Попов, - ну мурыжь, кайф проходит.

- Садись, Москва. - Эдик Штайц подвинулся.

Женька нацепил на хрупкий кончик стеклянного челима новый косяк, подлил в челим вина из кружки, стал раскуривать.

- Ты от Танюшки как добрался? - с подсвистом спросил он Костю.

- Марик Мильготин подвез.

- От какой Танюшки? - проворковал парень в фуражке. Знакомым женским голосом.

- Люся? - Костя смешался. - Вы?

- На, дембель! - Женька протянул ему раскочегаренный челим. - На посошок. Все сделали?

Костя осторожно потянул в себя замечательный дым. Челим уютно забулькал.

- Почти. К утру кончим - и отвал.

- А нас до майских, наверное, не выпустят. Ты адрес мой не потерял питерский?

Костя проверил в записной книжке: на месте.

- Колесико не желаешь? - Коля Белошицкий достал из кармана таблетку.

Костя помотал головой.

- По люксу пойдет.

- Дай! - рыпнулся за таблеткой Эдик Штайц.

- Тебе звездюлей надо, а не колесико! - мрачно изрек Миша. Он уже неделю дулся на Эдика: послал его к знакомой аптекарше за каликами, а Эдик не тех таблеток накупил, нажрался и полдня стройбату покоя не давал - бегал ото всех в одном сапоге и орал, змея.

- Тсс! - прошипел вдруг Коля Белошицкий, настороженно поднимая кверху вислый нос. - Показалось?..

- Менты на зоне, - вяло пошутил Миша Попов.

- Вя-язы, - гнусаво подыграл ему Эдик, приставив к шее два пальца.

На всякий случай Женька вырвал челим у Кости и спрятал в тумбочку, аккуратно спрятал, так, чтобы с носика не свалился недокуренный баш. Женька замер, жестом приказав не шевелиться. Стало слышно, как бьется в банке со свечой не вовремя ожившая тяжелая муха.

- Проехали, - буркнул Миша Попов.

Женька полез в тумбочку. Протянул Мише челим. Миша затянулся и закрыл глаза. Курнул еще раз и с полуоткрытым ртом отвел руку с челимом в сторону - следующему.

- Ништяк, - сказал сидевший напротив Миши Эдик Штайц. - Заторчал.

Женька тем временем высвободил челим из вялой Мишиной руки, обтер сосочек и протянул Люсеньке.

- Богдан, - из сонного омрачения возник голос Миши Попова, - ты новье будешь брать на дембель?

Он так вяло и незаинтересованно это спросил, что Женька не ответил.

- Покажи, как надо! - переживал Эдик Штайц, видя, что Люсенька неумело, с опаской берется за челим. - Людмила Анатольевна, вы не взатяжку, вы с подсосом, не сильно... Богдан, покажи толком!..

Люсенька запыхтела чрезмерно, челим заклокотал.

- Дам в лоб - козла родишь, - с закрытыми глазами пригрозил неведомому противнику Миша Полоз.

- Та-ащится! - радостно отметил Эдик Штайц. - Готов Мишель. Конопелька-то наша, тутошняя. А то фуфло, фуфло...

В данном редком случае Эдик Штайц был прав. В настоящий момент курили его анашу, его изготовления, а главное - его замысла.

Минувшим летом весь отряд по воскресеньям вместо выходных стали вдруг вывозить на поля собирать картошку. Как пионеров. Только возили почему-то в зэковозах - длинных машинах с высокими бортами, внутри лавки поперек, а над головой решетки, даже не встать, Хорошо хоть без охраны. Картошечку собирали соответственно. И себе, и Городу, и кому там еще... Коля Белошицкий сразу надумал, как мимо дела проплыть. Шел по гряде, ботву обрывал, возле грядки складывал, а напарник следом бежал и черенком лопаты грядки ворошил. Картошечку не трогали, упаси Бог. Картошечку на зиму оставляли зимовать. А офицерье в машинах сидит, не смотрит. Тем более холодно - снежок уж начал капать. Неуютно. План считали по грядкам, не по картошке, и получилось, что в отделении Богдана перевыполнение. А собирали только Фиша с Нуцо. Всерьез ковырялись. Ну им простительно - народ деревенский.

Тогда-то Эдик Штайц и обнаружил, что здесь конопли завались. Правда, по колено только, но сойдет в армейских условиях. Начался лихорадочный сбор. Потом Эдик пробил коноплю, пыльцу замацовал - анашка получилась первый сорт. Только вкуриться нужно - с первых разов не пробирает. А потом благодать: с табачком растер, косячок набил - и торчи!..

- Богдан, - уплывающим голосом пробормотал Миша Попов, - пихни колючего...

Женька не реагировал. Он пристроился в самом углу, приняв Люсеньку под крыло, тихонечко ее полапывал. Костя сидел напротив, ему стало совсем хорошо и хотелось, как всегда под кайфом, посмеяться и еще - стихи, посочинять. Свечка разгорелaсь вовсю, коптящий язычок пламени вырос из консервной банки и метался перед оконным стеклом...

"Шарашится по роте свет голубой и таинственный..,

- сочинял Костя, спрятав лицо в ладони. - Шарашится по роте свет голубой и таинственный... И я не совсем уверен, что я у тебя единственный..."

- Богда-ан! - угрожающе прорычал Миша Попов.

Женька отлип от Люсеньки.

- Чего тебе?

- Пихни колючего...

- Завязывай, Мишель, понял? Сказал - нет, значит - нет. - И снова приобнял библиотекаршу.

Миша Попов последнее время ходил не в себе. Он вообще курил мало, он на игле сидел. А в последнее время сломалась колючка - деньги у Миши кончились. На бесптичье он даже выпаривал какие-то капли, разводил водой и ширялся. Доширялся - вены ушли. И на руках и на ногах, все напрочь зарубцовано. Женька сам не ширялся, но ширятель был знаменитый, к нему из полка даже приезжали. Он Мишу и колол. А недавно сказал: "Все, некуда".

Мишаня в слезы: как некуда, давай в шею! Женька орать: "Ты на всю оставшуюся жизнь кайф ломовой словишь, а мне за тебя вязы!"

От скрипа коек проснулся Старый. То лежал, смотрел на них, но спал, а сейчас зашевелился - разбудили.

Костя протянул ему челим, Старый принял его в мозолистую корявую руку. Ни у кого в роте таких граблей не было, как у Старого. Отпустил бы его капитан Дощинин на волю, чего он к нему пристал?..

- Хочешь, я с Лысодором поговорю за тебя? - спросил Костя.

- При чем Лысодор, он без кэпа не решает, - ответил Старый и вернул Косте челим. - Не хочу. А Дощинин не отпустит.

Он достал обычную папиросу и, видимо с отчаяния, так сильно дунул в нее, что выдул весь табак на Эдика Штайца.

- Констанц, оставь мне бушлат, - попросил Старый.

- Тебе зачем?..

- О чем говорить! - кивнул Костя. - Заметано.

Костя вдруг осознал, что дембель завтра, вот он, рядом И даже покрылся испариной. И встал.

- Чего ты? - спросил Женька.

- Пойду помогу, ребята возятся, Фишка с Нуцо...

- Сиди! - Женька за ремень потянул его вниз. - Только кайф сломаешь. Сиди.

Люсенька закемарила. Женька подсунул ей под голову свою подушку и надвинул фуражку, чтоб скачущий язычок пламени не мешал глазам.

Потом Женька встал посреди прохода и обеими руками шлепнул по двум верхним койкам. Койки заскрипели, отозвались не по-русски.

- Не надо, Жень... - вяло запротестовал Костя. Но Богдан уже сдернул с верхних коек одеяла.

- Егорка, Максимка!..

Сверху свесились ноги в подштанниках, и на пол спрыгнул сначала крепенький Егорка, а затем нескладный, многоступенчатый полугрузин Максимка. Оба чего-то бормотали, каждый по-своему.

- Подъем, подъем! - повторял Женька, похлопывая их по плечам. - Задача: одеться по-быстрому - и в сортир. Там Ицкович и Нуцо, скажут, что делать. Вопросы? Нет вопросов. Одеться - двадцать секунд.

Егорка и Максимка стали невесело одеваться.

- Не здесь, не здесь, - Женька вытолкал их на проход.

- Торчит! - Коля Белошицкий тронул Женьку, показывая на Люсеньку. - Людмила Анатольевна!

- А-а... -донеслось из Люсеньки.

- Насосалась, кеша кожаная... - проскрипел Миша Попов. - Слышь, Богдан, гадом буду, куруха под окнами шарится, ктой-то ползает.

- Ты давай, давай! - отмахнулся от Миши Женька, но на всякий случай прислушался. Было тихо.

- Же-еня-я... - прошептала Люсенька.

- Что с тобой? Плохо?

- Тошнит...

- Сукой быть, ктой-то ползает под окнами, - бухтел свое Миша Попов.

- Мам-ма... - простонала Люсенька. - Тошнит...

- Вкось пошло, - улыбнулся Эдик Штайц. - Точняк блевать будет!

- Давай ее на улицу, - предложил не заснувший еще Старый. - На свежачок...

- Не надо... - стонала Люсенька. - Ма-ма...

Костя протянул руку к окну - из щели бил холодный воздух.

- Сюда ее, к стеклу, похолодней, - сказал он. Люсеньку передвинули к окну, она уперлась лицом в холодное стекло.

- Ага-а... - простонала она. - Лучше-е...

- Блевать будет, - уверенно повторил Эдик. - Сейчас бу...

Эдик не успел договорить - Люсеньку вырвало прямо на стекло. Консервная банка упала на пол, свечка потухла. Люсенька привалилась щекой к окну, тихонько постанывая.

- Тряпку! - рявкнул Женька, оборачиваясь к проходу, где мялись уже почти одетые Егорка с Максимкой.

- Богдан! - прорычал из дальнего угла разбуженный Сашка Куник, кузнец из второго взвода. - Кончай базар!

- Отдыхай лежи! - заорал Женька, ощерившись.

В ответ в углу звякнули пружины - Куник встал.

- Я кому сказал: тряпку! - Женька хлопнул в ладоши.

За окном мелькнула тень, зазвенело разбитое стекло, голова Люсеньки дернулась.

- А-а! - закричала Люсенька, хватаясь за лицо руками.

- Свет! - взвыл Женька на всю роту. - Бабай! Свет!

- Рота, подъем! - спросонья заорал Бабай и врубил в казарме общий свет.